Листья травы (Leaves of Grass). Листья травы (Leaves of Grass) Листья травы уитмен содержание
Сборник «Листья травы» (1855-1891)
Первое издание сборника писатель набрал собственоручно в 1855 г. Оно было осуществленно за деньги автора, без указания его имени. В книге было 12 стихотворений и поэм без названия. На обложке доминировал зеленый цвет. На протяжении всей жизни с каждым новым изданием он пополнял сборник, оставляя символичное название «Leaves of Grass». Третье издание 1860 г. насчитывало около сотни стихотворений. Последнее найболее полное издание 1891 г. считается «изданием смертного ложа».
Сборник воспринимается как единое цельное проиведение, которое имеет оригинальное строениеи состоит из отдельных циклов. Считается что тема книги - «Это сам Уолт Уитмен», сюжет - «Человек и Вселенная», идея - «вечное и неизбежное торжество человека».
Уитмен писал про мировую демократию, братство всех народов, людей труда, достижения науки и технического прогресса, а также про тело и душу, жизнь и смерть, про природу и человека, человека и космос, про мужчин и женщин, Америку и американцов, про поэтов и поэзию, войну и мир и т.д.
Название сборника «Листья травы» отображает природное единство человека с миром, мощную взаимосвязь всего существующего. В книге Уитмен стремился создать национальный эпос, который бы давал исчерпывающую картину действительности. Его «я» «спроэктированное» на других людей, на страны и космос.
Особое место в сборнике занимает обобщенный образ Америки. Поэт пытался воплотить веру в «американскую мечту», в исключительности исторической миссии США. Временами в стихотворениях звучат ноты раздражения нерешительной политикой президента касательно рабовладельцев юга.
Хрестоматийными стали стихотворения, посвященные памяти Ликольна, который был для поэта символом демократии. Стихотворения «Когда последний раз цвела сирень» (1865 - 1866) и «О, капитан, мой капитан!..» (1865) наполнены мотивами печали и грусти.
Помимо анализа сборника «Листья травы» также смотрите
ЛИСТЬЯ ТРАВЫ
Песнь о смертиТы, милая, ласкающая смерть,
Струясь вокруг мира, светло ты приходишь, приходишь,
Днем и ночью, к каждому, ко всем!
Рано или поздно ты, нежная смерть!
Слава бездонной вселенной
За жизнь, за радость, за вещи и любопытные знания,
За любовь, за сладкую любовь! Но слава! слава! слава!
Твоим сжимающим, холодным и хватким рукам, о смерть!
Ты темная мать! Ты всегда недалёко скользишь неслышною поступью!
Пел ли тебе кто-нибудь приветственную радостную песнь?
Эту песнь пою тебе я, я славлю тебя выше всех,
Чтобы ты, когда наступит мой час, шла ко мне неспотыкающимся шагом!
Могучая спасительница, ближе!
Всех, кого ты унесла, я пою, я радостно пою мертвецов.
Утонувших в любовном твоем океане,
Омытых в водах твоего блаженства, о смерть!
От меня тебе лихие серенады!
Пусть танцами отпразднуют тебя, пусть нарядятся, пируют,
Тебе подобают широкие дали, высокое небо,
И жизнь, и поля, и громадная задумчивая ночь.
Тихая ночь под обильными звездами,
И душа, обращенная к тебе, о широкая, облеченная покрывалами смерть,
И тело, льнущее благодарно к тебе.
Над вершинами деревьев я возношу мою песнь к тебе.
Над волнами, встающими и падающими, над мириадами прерий и широких полей,
Над городами, набитыми людом, над многолюдными дорогами и верфями,
Я шлю тебе веселую песнь, радуйся, радуйся, о смерть
(Из поэмы „Когда сирень расцвела у порога") .Вы, преступники, приведенные в суд
Вы, преступники, приведенные в суд,
Вы, острожники, в тюрьме за решеткой,
Вы, осужденные убийцы, в цепях и железных ручных кандалах,
Кто же я, что я не за решеткой?
Почему не судят меня?
Я такой же окаянный и дьявольский,
Отчего же руки мои не в оковах, ноги мои не в железах?
Вы, проститутки, пестро-наряженные, по тротуарам гуляющие,
Или бесстыдствующие в кельях своих,
Кто же я, что назову вас бесстыднее меня?
Я виновен! я сам сознаюсь!
(Не славословьте меня, почитатели - не пойте мне льстивых похвал,
Похвалы меня раз"яряют до судорог,
Я вижу, чего вы не видите - я знаю, чего вы не знаете).
Внутри, за этими ребрами, я загрязненный, задохшийся,
Под этим притворно-бесстрастным лицом клокочут адские волны.
Я похотливый, порочный,
Я сопутник злодеев, я к ним сопричислен,
Я сам в этом сонме проституток и каторжников,
Отныне не.буду отрекаться от них, ибо как отрекусь от себя? *)
(Из цикла „Осенние Ручьи") .
*) Эти стихи являются воплощением известной формулы Достоевского: „Воистину всякий пред всеми за всех и за все виноват". Спенсер высказал эту же мысль такими словами: „Никто не может называться свободным, пока не свободны все. Никто не может быть вполне беспорочным, пока есть хоть один порочный. Никто не может быть совершенно счастлив, пока не будут счастливы все".
Первый встречный, если ты, проходя, вдруг захочешь со мною завести разговор, почему бы тебе не начать разговора со мною?
Почему бы и мне не начать разговора с тобой?
(Из цикла „Начертания") .
Изумление ребенка
Мальчишкою малым, бывало, замолкну и в изумлении слушаю,
Как в воскресных речах у священника Бог выходит всегда супостатом,
Противоборцем какой-нибудь твари.
(Из цикла „У дороги") .
Тому, кто скоро умрет
Я удаляю окружающих тебя, ибо я принес тебе весть,
Ты скоро умрешь. Пусть другие говорят, что хотят, я не умею лукавить,
Я точен и безжалостен, но я люблю тебя; тебе спасения нет.
Нежно я кладу тебе на плечо мою правую руку,
Я не говорю ничего, я молча приникаю к тебе головою,
Я сижу с тобою рядом, спокойный и преданный,
Я не сиделка, не отец, не сосед, но я больше для тебя, чем они,
Я отрешаю тебя от всего, что в тебе есть тленного и ложного, оставляю лишь вечно-духовное,
Ты сам никогда не умрешь,
Труп, который останется после тебя, это не ты, а навоз.
Нечаянно засияло солнце, где и не ждали его,
Тебя охватывают сильные мысли, и доверчивой ты улыбаешься.
Ты позабыл, что ты болен, и я позабыл, что ты болен,
Ты не замечаешь лекарств, тебя не волнуют рыдания, ты знаешь, что я - близ тебя,
Я увожу от тебя посторонних, нечего им рыдать над тобою,
Я не рыдаю над тобою, я поздравляю тебя.
(Из цикла.Шопоты Смерти Небесной") .
Городская мертвецкая
У городской мертвецкой, у входа,
Я, любопытствуя, замедлил шаги.
Вижу: бедный, отверженный труп, проститутка,
Сюда принесли ее тело,
Оно лежит на мокром кирпичном полу, никто не пришел за ним,
Святыня, женщина, женское тело, я вижу тело, гляжу
на него на одно, ничего другого не вижу,
Оцепенелая тишина не смущает меня, ни вода, что каплет из крана,
Ни трупный смрад, -
Но этот дом, - дивный дом, изящный, прекрасный дом -
Развалившийся,
Этот бессмертный дом, превышающий все наши здания,
Наш Капитолий, с белым куполом, с гордой статуей наверху *); и старые храмы с колокольнями, воздетыми кверху, -
Этот прекрасный и страшный развалина-дом,
Обитель души, сам - душа,
Дом, избегаемый всеми,
Прими же дыхание губ задрожавших моих
И эту слезу одинокую,
Как поминки от меня, уходящего,
Ты, сокрушенный, разрушенный дом, дом греха и безумия,
Ты, мертвецкая страсти,
Дом жизни, недавно смеющийся, шумный,
Но и тогда уже мертвый,
Звеневший и дивно украшенный дом,
Но мертвый, но мертвый, мертвый.
(Из цикла „Осенние Ручьи")
*) Капитолий - здание в городе Вашингтоне; там происходят заседания конгресса и верховного суда. Оно украшено высоким железным куполом. На куполе статуя свободы, воздвигнутая в 1863 году скульптором Томасом Крофордом.
Любовные игры орлов
Иду над рекою по дороге (моя утренняя прогулка, мой отдых),
Вдруг задавленный крик наверху,
Любовная ласка орлов,
Слияние стремительных тел в высоте,
Сцепленные сжатые когти,
Кружение, безумие, бешенство, вихрь живого вверху колеса,
Бьющих четыре крыла, два клюва,
Вертящейся массы комок,
Кувыркание, бросание, увертки, прямое падение вниз,
Над рекою повисли, двое - одно, в оцепенении истомы,
В воздухе томно недвижны,
И вот, расстаются, и когти ослабли, и в небо вздымаются вкось, на медленных мощных крылах,
Он своим и она своим разделенным путем.
(Из цикла „У дороги") .
Деревенская картина
За широкими воротами мирной риги деревенской
Озаренная поляна со скотом и лошадьми,
И туман, и ширь, и дальний уходящий горизонт.
(Из цикла „У дороги") .
Песня о большой дороге
(Фрагмент)
Пешком, с легким сердцем, выхожу на большую дорогу,
Здоровый, свободный, - весь мир предо мною!
Серая длинная тропа ведет меня, куда я хочу.
С этой минуты мне не надо счастья, я сам - свое счастье.
С этой минуты я ни о чем не хнычу, ничего не хочу,
Жалобы, вопросы и книги остались дома,
Сильный и радостный я шагаю по дороге вперед.
Земля, разве этого мало?
Мне не нужно, чтобы звезды спустились ниже,
Я знаю, они хороши и там, где сейчас...
Вот глубокий урок - всё принять, никого не отвергнуть, никому не оказать предпочтенья,
Негр, преступник, неграмотный, больной - всем открыта и доступна она;
Роды, кто-то бежит за доктором, нищая ковыляет, шатается пьяный, рабочие идут гурьбою и смеются, мебель везут на дачу,
Расфуфыренный франт, погребальные дроги, влюбленные, убежавшие из дому,
Все проходят, и я прохожу, и все проходит, и никто никому не помеха,
Ни одного нелюбимого, ни одного обойденного, все они дороги мне.
Я думаю, что геройские подвиги все рождались на вольном ветру,
И все вольные песни - на воздухе,
Я думаю, что я мог бы сейчас встать и творить чудеса,
Я думаю, что кого я ни встречу сейчас, тот мне с первого взгляда полюбится
И полюбит меня,
Я думаю, что кого ни увижу сейчас, тот должен быть счастлив.
Большими глотками я глотаю просторы и дали! Запад и восток - мои, север и юг - мои!
Я больше, чем я думал, - я лучше, чем я думал, Я и не знал, до чего я хорош,
Я развею себя между всеми, кого ни встречу,
Я подарю каждому новую радость и новую силу,
И кто отвергнет меня, не опечалит меня,
А кто примет меня, будет благословен и блажен.
Если бы тысяча прекрасных мужей предстали сейчас предо мною, это не удивило бы меня,
Если бы тысяча красивейших женщин явились сейчас предо мною, это не изумило бы меня.
Теперь я постиг, как создать самых лучших людей:
Пусть вырастают на вольном ветру, спят и едят с землею.
Здесь испытание мудрости,
Здесь я проверю сейчас все религии и философии,
Может быть, они хороши в духоте академий, но никуда не годятся под широкими тучами, пред зелеными далями, у бегущих ручьев.
Питательно только зерно, только ядро всех вещей,
Кто же совлечет их шелуху, кто же для тебя и для меня счистит с них скорлупу?
Почему многие, приближаясь ко мне, зажигают в крови моей солнце?
Почему, когда они покидают меня, флаги моей радости никнут?
Почему под иными деревьями меня опьяняют всегда широкие и мелодичные мысли?
(Я думаю, и лето, и зиму они зреют на этих деревьях и падают на меня, как плоды).
Откуда благоволение ко мне проходящих мужчин и женщин?
Откуда мое благоволение к ним?
А llons ! кто бы ты ни был, выходи и пойдем вдвоем,
Со мною ты не утомишься в дороге.
Сначала дорога неласкова, сначала молчалива и нерадушна земля, непостижна и неприветна природа.
Но иди, не унывая, иди вперед, и ты узришь божеское, сокровенное,
Не сказать никакими словами, какую великую ты узришь красоту.
Аllons! Вперед! Не мешкая!
Пусть эта гавань защищает от бури,
Пусть эти люди гостеприимны, а это жилище уютно,
Мы помчимся по безумному, по бездорожному морю!
С нами земля и стихия,
С нами здоровье, задор, любопытство, гордость, восторг!
Но не приходите ко мне, кто уже расточил свое лучшее,
Сифилитиков и пьяниц мне не надо!
Слушай! я скажу тебе правду,
Я не предлагаю тебе старых приятных даров,
Я предлагаю тебе новые тяжкие,
Идем, но предупреждаю тебя, что я потребую многого,
Ты не должен собирать и громоздить то, что называется богатством,
Все, что наживешь и накопишь, разбрасывай, куда ни пойдешь;
Войдя в какой-нибудь город, не оставайся в нем дольше, чем нужно, и, верный зовущему голосу, поскорее уходи прочь,
Те, кого ты оставишь там, будут издеваться над тобою, язвить тебя злыми насмешками,
Любящие руки попытаются тебя удержать, но да будут твои поцелуи прощальными,
И да не станут эти руки оковами.
Аllons! К бесконечному и безначальному!..
Мы возьмем с собою в дорогу все здания и улицы, куда бы мы ни пошли,
Что же такое вселенная, как не дорога, - множество дорог для блуждающих душ,-
Они шествуют вперед и вперед,
Любящие, больные и отверженные,
Величавые, могучие, безумные, слабые, гордые, отчаянные.
Я не знаю, куда они идут, но знаю, что к великому, к лучшему.
Выходите же, мужчины и женщины!
Нечего корпеть в своих домах, хотя бы вы сами построили их,
Прочь из заточения и мрака! Выходите прочь из тайника;
Никакие мольбы не помогут, я знаю каждое укромное место,
Вы не заслонитесь от меня ни одеждой, ни танцами, ни обедом, ни смехом.
Я вижу сквозь все покровы ваши скрытые скорби и ужасы.
Вы не скажете ни жене, ни подруге, ни мужу
Об этом страшном своем двойнике, который бродит бессловесный по улицам
И в гостиных прикрывается личиной учтивости,
И всюду, в вагонах, в каютах, в общественных собраниях, изящно одетый, смеется,
А в груди у него смерть, а в черепе у него преисподняя -
Там, под белой манишкой, под лентами и бутоньерками,
Как он говорлив, говорит обо всем, но ни звука не говорит о себе.
Аllons! Торопись! Пусть бумага останется у тебя на столе неисписанная
И на полке - непрочитанная книга,
Пусть останется твой инструмент на заводе, и ты не заработаешь денег,
Пусть училище останется пустое! Не слушай призывов учителя!
Камерадо, я даю тебе руку, я даю тебе свою любовь, я даю тебе всю свою душу, ничего не проповедуя, не требуя,
Пойдешь ли ты со мною в дорогу, неразлучный до могилы сопутник?
Кто бы ты ни был, я боюсь, что ты идешь по пути сновидений,
Я боюсь, что то, в чем ты так крепко уверен, уйдет у тебя из-под ног и под руками растает,
Даже и теперь обличье твое, и твой дом, и слова, и дела, и тревоги, и твое веселье и безумство,
Все ниспадает с тебя, и твое настоящее тело, и твоя душа настоящая - только они предо мною,
Ты предо мною стоишь в стороне от работы твоей и заботы, от купли-продажи,
От фермы твоей и от лавки, от того, что ты ешь, что ты пьешь, как ты скорбишь, умираешь.
Кто бы ты ни был, я руку тебе на плечо возлагаю, ты будешь моей поэмой!
Я близко шепчу тебе на ухо:
Много любил я мужчин и женщин, но никого не любил, как тебя.
О, долго я мешкал вдали от тебя, долго я был немой,
Мне бы давно прибежать к тебе,
Мне бы твердить о тебе без конца, мне бы тебя одного воспевать.
О, я покину всех, я пойду и создам гимн о тебе,
Никто ведь не понял тебя, я один понимаю тебя,
Никто не был справедлив к тебе, ты сам справедлив к себе не был,
Все находили из"яны в тебе, один только я не вижу никаких из"янов в тебе,
Один только я не ставлю над тобою ни владыки, ни господина, ни Бога:
Над тобою лишь тот, кто таится в тебе самом.
Иконописцы писали кишащие толпы людей, и меж них одного посередине,
И голова одного посередине была в золотом ореоле, -
Я же пишу икону, на которой мириады голов, и все до одной в золотых ореолах,
От руки моей льется сияние, от мужских и от женских голов вечно исходит оно.
О, я мог бы пропеть о тебе такие величавые гимны, я мог бы прославить тебя!
Как ты велик, ты не знаешь и сам, проспал ты себя самого,
Твои веки как будто опущены были во всю твою жизнь,
И все, что ты делал, к тебе обернулось, словно бы кто над тобой посмеялся.
(Богатства твои и молитвы, и знания, если не в чью-то насмешку они обернулись, то во что обернулись они?)
Но посмешище это - не ты.
Там, под спудом, внизу, затаился ты, настоящий,
И я вижу тебя, где никто не увидит тебя.
Ни молчание твое, ни конторка, ни ночь, ни наглый твой вид, ни рутина твоей жизни не скроют тебя от меня;
Лицо твое бритое и желтое, беспокойные зрачки - пусть сбивают с толку других, но меня не собьют.
Твой пошлый наряд, безобразную позу и пьянство, и похоть, и раннюю смерть, - все я отбрасываю прочь.
Ни у кого нет таких дарований, которых бы не было и у тебя,
Ни такой красоты, ни такой доброты, какие теперь у тебя,
Ни дерзания такого, ни терпения такого, какие есть у тебя,
И какие наслаждения ждут других, такие ждут и тебя.
Я никому ничего не дам, если столько же не дам и тебе,
Никого, даже Бога, я песней моей не прославлю, если я не прославлю тебя.
Кто бы ты ни был! иди напролом и требуй!
Эта пышность Востока и Запада - безделица рядом с тобою,
Эти равнины безмерные и эти реки безбрежные - безмерен, безбрежен и ты, как они,
Эти бури, вулканы, стихии, движения Природы, иллюзии смерти, - ты тот, кто над ними владыка,
Ты по праву владыка над скорбью, над страстью, над стихией, над смертью!
С ног твоих путы спадают, и ты видишь: все превосходно!;
(Из цикла.Перелетные птицы") .
в 72 и 73 году Этих Штатов *)
*) „Этими Штатами" Уот Уитмэн называл Соединенные Штаты Америки .
Из своего трухлявого и душного логова, логова рабов,
Она молнией прянула и сама на себя удивляется,
Ногами она топчет золу и лохмотья,
А руками сжимает глотки королей.
О, надежда и вера!
О, страдальческий, конец патриотов-изгнанников, испускающих дух на чужбине!
О, сколько больных сердец!
Вернитесь сегодня на родину, да будет вам новая жизнь.
А вы, получавшие золото за то, что чернили Народ,
Узнайте, лжецы, что за все ваши пытки, за судороги,
За многообразный придворный грабеж, за выматывание денег у бедных,
За то, что лгали, обещая, королевские уста и, обеты нарушая, хохотали,-
Народ отмщает прощением, ему не нужны ваши головы,
Ему омерзительна свирепая лютость царей!
Но нежная милость взрастила жестокую гибель, и запуганные короли пришли назад,
Идут величаво и гордо, у каждого свита: поп, вымогатель, палач,
Тюремщик, законник, лорд, солдат и шпион.
А сзади всех - смотри! - какой-то призрак ползет и крадется, мглистый, как ночь,
Весь в багряницу закутан, лоб, голова и тело обмотаны кроваво-красными складками,
Не видно ни глаз, ни лица,
Но из-под этих алых одежд, приподнятых невидимой рукою,
Один единственный скрюченный палец, указующий ввысь, в небеса,
Появляется, как головка змеи.
А в свежих могилах лежат трупы окровавленных юношей,
И натянуты веревки у виселиц, и носятся пули владык,
И деспоты громко смеются, -
Но все это даст плоды, и плоды эти будут хорошие.
Эти трупы юношей,
Эти мученики, висящие в петле, эти пронзенные серою сталью сердца,
Недвижны они и холодны, но все же они вечно живут, и их невозможно убить.
Они живут, о короли, в других таких же юных,
Они в оставшихся братьях живут, готовых снова восстать против вас,
Они были очищены смертью, умудрены и возвеличены ею.
Над каждым убиенным за свободу, из каждой могилы возникает семя свободы, а из этого семени - новое,
Далеко разнесут его ветры для новых и новых посевов,
Его взлелеют дожди и снега.
И каждая душа, покинувшая тело, убитое тираном-палачом,
Незримая парит над землею, шепчет, зовет, стережет.
Свобода! пусть отчаются другие - я вовек не отчаюсь в тебе.
Что? этот дом заколочен? Хозяин куда-то исчез?
Ничего, он скоро вернется, ждите его.
Приготовьтесь для встречи, - вот уже идут его вестники.
(Из цикла „У дороги") .
Бей, бей, барабан
В окна, - в двери, - ворвитесь, как буйная рать!
В торжественную церковь! - долой молящихся!
В школу! - долой школяров!
Прочь от невесты, жених, - не время тебе блаженствовать с нею,
Не время мирному пахарю мирно пахать и косить!
Так бешено гремишь ты, барабан, так яростно трубишь ты, труба!
Бей! бей! барабан! - труби! труба! труби!
Гряньте над грохотом города, над громыханием колес!
Что? для спящих готовы постели? Кто же заснет в эту ночь?
Не торговать, торгаши! Барышники, сегодня не барышничать!
Смеют ли говоруны говорить? Смеет ли петь певец?
Что? адвокат по прежнему мямлит свою речь на суде?
Громче же, барабанная дробь! Кричи, надрывайся, труба!
Бей! бей! барабан! - труби! труба! труби!
Что за дело до молящих и плачущих, до перепуганных стариков!
Заглушите младенческий крик и материнские вопли!
Пусть даже мертвецы задрожат, непогребенные, ждущие гроба!
Вопите, кричите, трубы! Греми, роковой барабан!
(Из цикла „Барабанный бой") .
Ты, мальчишка из прерий
Ты, загорелый мальчишка из прерий,
И до тебя приходило в наш лагерь много желанного, жданного,
Хвалы и дары приходили, и сытая пища, пока, наконец, с новобранцами
Не прибыл и ты, бессловесный, в руках у тебя ничего,
но мы глянули один на другого.
И больше, чем всеми дарами вселенной, ты одарил меня.
(Из цикла „Барабанный бой").
Годы современные
Годы современности! годы несвершенного!
Ваш горизонт поднимается, я вижу, что он расступается для более царственных драм,
Я вижу, что не только Америка, не только народ Свободы, но и другие народы готовятся к участию в этом спектакле,
На сцену с грохотом входят новые лица, старые сходят со сцены,
Являются новые союзы народов, всеобщая солидарность племен,
Я вижу, как неудержимо, могуче вступает это новое полчище на мировые подмостки,
(А старые рати, старые войны сыграли ли они свои роли?
Сыграны ли все акты той пьесы, которую им надлежало сыграть?).
Я вижу Свободу, во всеоружии, победоносную, гордую,
И с нею, плечо к плечу, по правую и по левую руку, шествуют Мир и Закон,
Великолепное трио, вышедшее в бой против мысли о касте;
К каким историческим развязкам мы близимся с такой быстротой?
Я вижу миллионы людей, марширующих вперед и назад,
Стерты рубежи между царствами, проведенные в Европе царями,
Ныне возведет сам народ свои рубежи на земле (все другие долой),
Никогда еще не был простой человек более подобен Богу,
О! как он торопит, толкает, движет массы вперед и вперед!
Его дерзкая нога на земле и на море, везде,
В Тихом Океане он создает поселения, архипелаги он колонизует -
Он спаял, он связал воедино все страны, всю географию мира пароходом, телеграфом, газетой, множеством военных орудий, фабриками, всюду разбросанными;
Что это за шопот, о страны, бежит между вами, проносится в пучине морской?
Все народы беседу ведут? Не создается ли у шара земного единое сердце?
Человечество стало единое тело, сплотилось в единый народ, тираны дрожат, их короны, как призраки, тают,
Кто предскажет, что завтра случится, дни и ночи исполнены знаменьями,
О, вещие, пророческие годы!
Деянья, еще не содеянные, вещи, еще не созданные, нагрянули на меня, я их чувствую в экстатическом лихорадочном сне,
Они нахлынули на меня, они давят меня, они насквозь проницают меня,
И вот у меня перед взором нет ни Америки, ни Европы,
Все прошлое, завершенное отступает, куда-то во мрак,
Надвигается огромное будущее, идет и идет на меня.
(Из „Песен Расставания").
Когда я читаю книгу
Когда я читаю книгу, где описана знаменитая жизнь,
Я говорю: разве в этом была вся жизнь человеческая?
Так, если я умру, и мою вы опишете жизнь?
(Будто кто-нибудь знает, в чем моя жизнь была?
Нет, я и сам ничего не знаю о моей настоящей жизни:
Несколько темных следов, разбросанные знаки, намеки,
Которые я сам для себя пытаюсь здесь начертать).
(Из цикла „Начертания").
Одной певице
Прими этот дар,
Я его берег для героя, для вождя, для трибуна,
Для того, кто послужит великому делу,
Старому делу свободы и преуспеяния народов,
Кто с вызовом глянет в глаза притеснителям,
Кто подымет мятеж,
Но я вижу теперь, что мой долгохранимый подарок,
Как им, принадлежит и тебе.
(Из цикла „Начертания") .
Из „Песни о выставке"
(Фрагмент)
Муза, беги из Эллады, покинь Ионию,
Сказки о Трое, об Ахилловом гневе забудь,
О скитаниях Одиссея, Энея.
К Парнасу прибей табличку:
„За от"ездом сдается в наем".
И такое же повесь об"явление
На всех итальянских музеях, на замках испанских, французских, германских,
В Сионе, на яффских вратах, и на горе Мориа,
Ибо новое царство, - пошире, вольнее! - ждет, как царицу, тебя!
Наши призывы услышаны! Смотрите: она идет!
Я слышу шелест ее одежды, я вдыхаю аромат ее дыхания.
О, царица цариц! О, смею ли верить,
Что изваяния богов и древние храмы не властны тебя удержать,
И Виргилий, и Данте, и мириады преданий, поэм, -
Неужели ты кинула все и прибежала сюда?
Да, ей уже не о чем петь - там над иссякшим Кастальским ключей,
Ибо нем египетский Сфинкс, у него перебита губа,
Каллиопа навеки замолкла, и Мельпомена, и Талия мертвы,
Иерусалим - горсть золы, развеянной всеми ветрами,
Крестоносцы, полночные призраки, растаяли вместе с рассветом,
Где людоед Пальмерин? Где башни и замки, отраженные водами Уска?
Где рыцари Круглого Стола, где Артур, Мерлин, Ланселот?
Сгинули! сникли! пропали! как испарение исчезли *).
Скончался! Скончался для нас навсегда этот мир, когда-то могучий,
Ныне опустелый - отлетела душа! - призрачный, опустелый мир.
Шелками расшитый, ослепительно-яркий, но чужой, королевский, поповский!
В склепе фамильном схоронен,
Корона его и доспехи с ним заколочены в гроб,
И герб его - алая страница Шекспира,
И панихида над ним - сладко тоскующий стих Теннисона.
К нам поспешает беглянка,
Я вижу ее, если вы и не видите.
К нам торопится на rendez - vous , пробивает дорогу локтями, шагает в толпе напролом,
Жужжание наших машин и резь паровозных свистков ее не страшат,
Ее не смущают ни стоки дренажа, ни циферблат газометра,
Приветно смеется и рада остаться у нас! Она здесь! на кухне средь посуды!
*) Это стихотворение мы воспроизвели в его первой редакции, так как последующие кажутся нам более слабыми. Против этих стихов энергично протестовал юноша Оскар Уайльд. В его лекции „Ренессанс английского искусства" читаем: „Тщетно призывается муза поэзии - хотя бы и трубным гласом Уота Уитмэна - эмигрировать из Ионии и Греции и прибить к Парнасу табличку: „за от"ездом сдается в наем". Зов Каллиопы еще не умолк, азиатский эпос не вымер; Сфинкс не лишился языка, и не высох Кастальский источник. Ибо искусство есть сущность жизни, и ему неведома смерть. Искусство - абсолютная реальность, и ему нет дела до фактов" (Сбор. соч. Оскара Уайльда, изд. „Нивы", т. IV, 134).
Но, кажется, я позабыл приличье!
Позвольте же представить незнакомку! (Я ведь только для того и живу, только для того и пою).
Колумбия *)! Во имя свободы, приветствуй бессмертную!
Подайте друг другу руки, - и будьте отныне как сестры.
Ты же, о, Муза, не бойся! новые дни осенили тебя,
Вокруг тебя какие-то новые, какие-то странные люди, небывалая порода людей
Но сердца все те же, и страсти те же,
Люди внутри и снаружи все те же,
Не лучше, не хуже, - все те же лица людей,
И та же любовь, и красота и обычаи те же.
*) Так Уитмэн называл Америку .
Прочь эти надоевшие басни!
Прочь эти вымыслы, эти романсы, драмы дворов чужестранных,
Эти любовные стансы, облитые патокой рифмы, эти интриги и страсти бездельников, Годные лишь для балов, где танцоры кружатся всю ночь, -
Пустая забава, нездоровый досуг для немногих,
С духами, вином и в тепле, под сияющими канделябрами.
Муза! я принесу тебе наше здесь и наше сегодня,
Пар, керосин и газ, великие железные пути!
Трофеи нынешних дней: нежный кабель Атлантика,
И Суэцкий канал, и Готардский тоннель, и Бруклинский мост *).
Всю землю тебе принесу, как клубок, обмотанную рельсами,
Наш вертящийся шар принесу **).*) Мост длиною в 1 1/2 версты, соединяющий Нью-Йорк с городом Бруклином. Строился одиннадцать лет: с 1872 по 1883 г.
**) Замечательно, что в том же 1855 году, когда вышла книжка Уитмэна, подобные идеи развивал во Франции поэт Максим Дюкан (Мах ime du Camp) в своих „Современных Песнопениях". В старом Некрасовском „Современнике" (1855 г., т. III) мы нашли о нем такие строки: „Поэт уверяет нас, что Диана давно перестала ожидать в роще Эндимиона, что Аполлон умер уже от дряхлости на своем Парнасе, что Пегас устарел... Что же воспевает он сам? Железные дороги, локомотивы, пар, газ, электричество, хлороформ и т. д. Все это прекрасно, даже, может, быть, очень умно и остроумно, и стихотворения Дюкана, по крайней мере - предметы его песнопений, действительно, современны, но мы сомневаемся, чтобы во всем этом было много поэзии". Интересующиеся Дюканом могут прочесть о нем в книжке Я. Тугендхольда „Город во французской поэзии". Там, между прочим, приводится такой отрывок из знаменитого манифеста Дюкана: „Открывают пар, а мы воспеваем Венеру! Открывают электричество, а мы воспеваем Вакха! Это абсурд! Сколько раз описывали жерло вулкана, отчего же нам не воспеть горн завода в С r е uzot !"-Максим Дюкан (1822-1894), один из ближайших друзей Флобера, был историком, поэтом, критиком, путешественником и журналистом. Тургенев изобразил его в очерке „Казнь Тропмана".
Реферат по предмету «Зарубежная литература»
студентки ІII курса филологического факультета
заочного отделения специальности
«украинский язык и литература»
Рогачевой А. А.
1. Предистория «Листьев травы»
2. Протест против рабства в книге
3. Уитмен - «оратор» и «певец»
4. Поэтичность «Листьев травы»
5. Герой книги - труженик
6. Уитменовский «свободный стих»
7. Военная поэзия
8. Реализм Уитмена
9. «Листья травы» - бессмертная книга
Уолт Уитмен — выходец из демократической среды. И отец и некоторые другие члены семьи поэта всю жизнь занимались фермерством или плотничали. Дать образование своим многочисленным детям Уолтер Уитмен-старший не имел возможности. Как только его сын, родившийся в 1819 году и носивший имя отца, достиг одиннадцати-двенадцатилетнего возраста, ему пришлось зарабатывать себе на пропитание. Будущий поэт в детстве служил посыльным и учился наборному делу, а в пятнадцать лет сделался учеником плотника. Некоторое время он учительствовал и рано стал пробовать свои силы в области журналистики. Он издавал еженедельную газету в деревне, не достигнув и двадцати лет, а в двадцать два года уже редактировал ежедневную городскую газету. Жил он то в деревушках Лонг-Айленда, то в городах Бруклине и Нью-Йорке.
Всю жизнь поэт сохранял нежнейшую любовь к своей матери, простой, малограмотной женщине, обладавшей добрым сердцем и даром сказочницы. Своего отца Уитмен вспоминал далеко не со столь горячим чувством. Между тем Уолтер Уитмен-старший был человеком не совсем заурядным и разделял взгляды некоторых из самых передовых своих соотечественников. Уитмен в детстве не понимал отца, да и не мог понять, но в одной книге о поэте говорится, по-видимому, со слов его самого, что «свою любовь к свободе» он унаследовал главным образом от отца.
В год, когда вышло первое издание «Листьев травы». Уитмен был не так-то уж молод для начинающего поэта. В одной из своих поэм он писал:
Мой язык, каждый атом моей крови созданы из этой почвы,
из этого воздуха,
Рожденный здесь от родителей, рожденных здесь от
родителей, тоже рожденных здесь,
Я теперь, тридцати семи лет, в полном здоровье, начинаю
эту песню,
Надеясь не кончить до смерти.
В этих словах есть большая правда. Уитмен действительно плоть от плоти американского народа. Он жил его жизнью, горячей любовью любил свою родину, в своем творчестве отразил важнейший этап американской истории.
Буржуазные литературоведы нередко утверждают, что между юным Уитменом и Уитменом периода создания «Листьев травы» лежит пропасть. Иные из них склонны изображать дело так, будто поэт, выступивший со своей книгой стихов в возрасте тридцати шести лет, никаких идейных корней не имел, был порожден каким-то необъяснимым «чудом», а в дальнейшем уже ни в чем не менялся.
На самом деле уже взгляды молодого Уитмена на жизнь — при всей их сложности и противоречивости — складывались в духе тех воззрений, которые были присущи тогда широким слоям трудового населения северных штатов, в первую очередь фермерам и ремесленникам. Рабочий класс Америки был еще невелик численно и незрел идейно.
Даже крайне слабые ранние стихи Уитмена, написанные на рубеже тридцатых и сороковых годов, косвенным образом отражали присущие ему демократические тенденции. В них проявилось его недовольство неравенством, царящим в стране, его презрение к сильным мира сего.
Вскоре Уитмен как будто «излечился» от юношеского увлечения поэзией. Но, сделавшись журналистом, он прошел большой путь идейного развития, оказавший огромное влияние на все его последующее поэтическое творчество.
Редактируя разные газеты, Уитмен выступал сторонником некоторых буржуазно-демократических принципов, активно ратовал за интересы простых людей. Впрочем, на протяжении ряда лет он почти не касался вопроса о судьбах негров-невольников в Америке, Как и довольно широкие слои фермеров, в ранней молодости он еще не осознавал достаточно ясно значения проблемы рабства для судеб стран, недопустимость этой позорной системы.
Вскоре, однако, положение изменилось почти внезапно. Это произошло в конце сороковых годов. Наступил один из важнейших переломных моментов в истории человечества. В разных странах Европы поднялась новая волна революционной борьбы. А в США противоречия между буржуазным Севером и рабовладельческим Югом приобрели невиданную резкость. Одной из непосредственных причин этого был захват Америкой огромных мексиканских территорий в результате войны против Мексики 1846 —.1848 годов.
Молодой журналист Уитмен не остался в стороне от народного движення. Он начинает решительно осуждать рабство о негров, в его появляются революционные нотки. Он предсказывает, что американский народ «в своей грозной ярости» сметет рабовладельцев с лица земли.
Уитмен, которого многие биографы изображают пассивным человеком, безразлично взиравшим на ход освободительной борьбы в Америке, на самом деле превратился в смелого борца за демократически принципы и мужественно отстаивал свои убеждения. Одна за другой газеты изгоняли его, ибо он не шел на компромисс со своей совестью.
И вот именно тогда, когда Уитмен, как и а и миллионы тружеников в США, глубоко проникся духом борьбы против рабства, за передовые освободительные идеалы, он вернулся к поэзии. Страстный демократический пафос, всколыхнувший все существо Уитмена и позволил, наконец, пробиться наружу дремавшим в его душе исполинским поэтическимсилам.
В 1850 году в нью-йоркских газетах появляются стихотворения Уитмена в которых он громит влиятельнейших сторонников рабства на Севере и поет славу революционной борьбе в Европе. В этих по содержанию произведениях будущий автор «Листьев травы» впервые показывает себя и мастером новой поэтической формы.
Уитмен — не первый американский поэт, отразивший освободительные устремления народа. Еше Филипп Френо, который вступил в литературу в годы американской войны за независимость, утверждал величие революционной борьбы против тирании. Делу аболиционизма посвятил свои творения старший современник Уитмена - Джон Гринлиф Уитьер. Осудил рабство в цикле стихов Генри Лонгфелло. Но голос людей из народа, всем сердцем ненавидевших плантаторов и взбешенных коварством предателей на Севере, нигде, пожалуй, не прозвучал так естественно и с такой беспощадностью, как в поэзии Уитмена.
Сатирическое антирабовладельческое стихотворение Уитмена «Песня некоторых членов конгресса» было написано в традиционной манере. Но в «Доме друзей» — этом горячем и смелом выступлении народного трибуна против врагов народа, как и в «Кровавых деньгах», — поэт пользуется свободным стихом. Он отбрасывает рифму и перестает следовать строгим классическим размерам. Стих Уитмена раскован, в его произведениях звучит ритм, напоминающий ритм речи вдохновенного оратора.
В стихах 1850 года, в том числе в стихотворении «Европа», утверждается величие народа защищающего свои права. Теперь Уитмен, можно сказать, впервые выступает как поэт, имеющий свой собственный голос, сильный и прекраный.
Такова была предистория «Листьев травы».
Многие из произведений, вошедших в эту книгу, были созданы поэтом в течение десятилетия, предшествовавшего гражданской войне Севера и Юга 1861 - 1865 годов. В эти-то годы бывший редактор и превратился в рабочего плотника. Журналист, которого порою видели изысканно, даже франтовато одетым, теперь носит одежду простого труженика. Этот большой, сильный, красивый человек со свежим лицом дружит с самыми скромными людьми. Его приятели — рабочие на речных перевозах, пожарники да кучера омнибусов. В старости Уитмен тепло вспоминал своих товарищей — нью-йоркских кучеров с их колоритными прозвищами: «Старый слон», «Молодой слон», «Бродвейский Джек», «Желтый Джо».
Свободные часы поэт часто проводит в омнибусах, восседая на облучке рядом с кучером, а кое-когда и правя сам. «Критика, наверно, будут смеяться, — писал поэт, — но несомненно эти поездки в омнибусах по Бродвею, чтение стихов и всякие приключения с кучерами сыграли свою роль в создании «Листьев травы».
Любил Уитмен разъезжать и на речных перевозах. Здесь он тоже находится рядом с друзьями — лоцманами.
Одновременно с работой над первыми изданиями «Листьев травы» Уитмен написал (но не смог издать) замечательное публицистическое произведение «Восемнадцатые выборы президента», в котором он говорит об Америке, как о стране, где рабство стало «всевластной» системой. В «Восемнадцатых выборах президента» слышатся и героические ноты. Поэт обращается к рабочим, фермерам и ко всему трудовому люду Америки со страстным призывом дать бой рабовладельцам. Он восклицает: «Либо вы уничтожите рабство, либо оно уничтожит вас!»
Озаглавив свой первый поэтический сборник, состоявший из двенадцати произведений, «Листья травы», Уитмен сохранил это название и за полным собранием своих поэм и стихотворений. Он включал в свою книгу все новые и новые стихи, неоднократно переиздавая «Листья травы» в расширенном виде. Последнее прижизненное издание сборника стихов Уитмена превышало по объему первое в несколько раз.
Довоенное творчество Уитмена пронизано острейшим ощущением близости решающего этапа борьбы против рабовладельцев. И Уитмен сознательно посвящает свою музу «доброму старому делу» — борьбе за свободу. Не раз и не два он писал о том, что высокая поэзия всегда связана с освободительными устремлениями народа и что люди искусства должны искать вдохновения в героической борьбе за права масс. Выдвигая идеал «демократического писателя» — непримиримого противника тирании и деспотизма, Уитмен выражал любовь и уважение к таким близким народу поэтам и прозаикам, как Байрон, Бернс, Жорж Санд, Диккенс, Гейне, Гюго, Уитьер.
В своей программной поэме «У берегов голубого Онтарио» (1856) Уитмен называет рабовладельчество «предательским заговором, несущим смерть». Он призывает к бою, бросая стороннику рабства грозное предупреждение:
...Убийца! Итак, это борьба не на жизнь, а на смерть,
и пощады не будет.
0 рабстве говорится и в других крупнейших произведениях поэта. Гордо звучит в «Песне о себе» (1855) гимн во славу чернокожего человека, прекрасного физически и духовно. Лирический герой поэмы целует раба «как родного, в правую щеку» и перевоплощается в беглого негра, испытывая все его страдания.. Он даже приготовил оружие, чтобы дать отпор рабовладельцам («...а кремневое ружье, мое было в углу»).
Стихи Уитмена, в которых изображены трагические судьбы негров в Америке, перекликаются с народным творчеством самого негритянского народа, в котором звучит не только скорбь, но и страстный протест.
В поэме «О теле электрическом я пою» (1855) негр встает перед читателем как воплощение человеческой красоты и достоинства. Возмущенно описывая невольничий рынок, поэт говорит о рабе:
Джентльмены, взгляните на это чудо!
Какую б цену ни дал покупатель — все будет мало;
Для него земля готовилась квинтильоны лет, без живых
существ, без растений;
Для него непрерывно и точно вращались миры...
Отличные чувства, зажженные жизнью глаза, отвага и воля,
Слои грудных мускулов, позвоночник гибкий и шея, упругое
мясо, крепкое телосложенье,
А там, внутри, еще чудеса.
Там, внутри, течет кровь,
Та же самая древняя кровь! Та же самая алая кровь!
Там бьется толчками сердце,— там все страсти, желанья,
стремленья, порывы.
(Иль, по-вашему, там их нет, раз не выражены они в
аудиториях и гостиных?)
Надеясь на то, что победа над рабовладельцами сделает жизнь счастливой для народа, Уитмен нередко склонен был преувеличивать возможности буржуазной Америки. Мечтая об идеальной абстрактной демократии, он не видел всей ограниченности той буржуазной демократии, которая существовала на его родине. Отсюда — противоречивость его поэзии. Но все же еще до гражданской войны поэт не забывал о том, что зло в Америке связано не только с рабством. негров.
В ряде произведений, и прежде всего в поэме «Песня о топоре» (1856), Уитмен рисует желаемое общество в виде «великого города». В этом «великом городе» «нет ни рабов, ни рабовладельцев>, там рядовой человек — «глава всего». Наконец, это «город друзей самых верных». В таком городе, говорит поэт в стихотворении «Приснился мне город» (1860), превыше всего ценится «крепкая... любовь». Уитмен раскрывает свой светлый идеал и в других стихотворениях, в которых воспевает солидарность, «слиянность» абсолютно равноправных и не знающих гнета людей, строящих жизнь на принципах искренней дружбы и взаимной любви.
Можно с полным основанием сказать, что мечтой о всеобщем равенстве и братстве людей пронизана вся книга Уитмена «Листья травы».
Протест против рабства и влечение к лучшему, более справедливому общественному укладу заставляют поэта ждать очистительной бури. Он славит революционный дух народа.
Ораторские интонации, которые ощущались уже в стихах Уитмена 1850 года, не исчезли в его более позднем творчестве, а стали заметнее. Уитмен всегда высоко ценил ораторское искусство и ораторов, называя их «самыми верными защитниками Америки». Но ему были близки не демагоги-политиканы и не модные проповедники, а трибуны, которые «не занимают никаких постов и не получают никакого вознаграждения». Это прежде всего бродячие ораторы-аболиционисты, бичующие рабство, и вообще бойцы «полемической арены», вдохновленные интересами народных масс.
Своей поэзией Уитмен хотел служить тому же делу, что и они. Он тоже жаждал разбудить в народе веру в свои силы и поднять его на борьбу за свободу. Небезинтересно, что в «Листьях травы» он иногда употребляет как синонимы слова «оратор» и «певец», то есть поэт. Уитмен выдвигает лозунг «простоты» как ключа к искусству. Стремясь с максимальной силой воздействовать на мысли и чувства читателей, он, как и многие ораторы, широко пользуется синтаксическими параллелизмами и повторами слов, придает своим стихам форму вопросов и ответов, все время ведет прямой разговор с читателем («это — не книга, тронь ее — и тронешь человека»), горячо убеждает его.
Allons! кто бы ты ни был, выходи, и пойдем вдвоем!—
восклицает поэт в «Песне большой дороги».
Нередко Уитмен повторяет первые слова строфы в ее конце или строит строфу так, чтобы смысл ее раскрывался только в последних словах, которых читатель ждет с особенно напряженным вниманием. Многие строки в «Листьях травы» приобретают огромную ударную силу.
Не унывай же, европейский мятежник!
Ибо лишь тогда тебе будет конец, когда будет конец всему.
Так говорит Уитмен в стихотворении «Европейскому революционеру, который потерпел поражение».
Близость поэту ораторской манеры определяет только одну сторону его поэзии, его художественного мастерства. Ведь он не только трибун, но и лирик, тонкий, задушевный.
Уитмен создал много прекрасных поэм и стихотворений, отличающихся подлинной музыкальностью, красочным поэтическим языком. Он дает широкий простор своему богатому воображению, волнует, трогает, потрясает читателя, обращаясь к самым глубоким и интимным его чувствам.
Поэтичность «Листьев травы» определяется, в частности, «ритмическим стилем» (по выражению Уитмена) созданных им стихов. В «Листьях травы» чувствуется мощное биение сложного и чрезвычайно многообразного ритма, представляющего, надо сказать, немалые трудности для воспроизведения на другом языке. Ритмическая канва уитменовского стиха создается в результате использования поэтом классических размеров в разных сочетаниях, а также распадения строк на ритмические единицы, организующиеся вокруг главных ударных слогов и подчиняющиеся сложной закономерности. Исключительно большую роль в поэзии Уитмена играют внутристрочные паузы.
Замечательная ритмичность и звучность (основанная, в частности, на повторах, играющих как бы роль рифмы) присуща, например, поэме «Таинственный трубач» (1871). Используя все богатство характерных для его поэзии изобразительных средств (применяя, между прочим, принцип лейтмотива). Уитмен с огромной эмоциональной силой запечатлел в последней части поэмы прекрасную мечту трудящихся людей о светлом будущем:
Явились новые люди, мир стал совершенным — и все это
радость!
В мужчине и в женщине — мудрость, невинность, здоровье-
и все это — радость!
Веселье и смех вакханалий — и все это — радость!
Исчезли страдания, скорбь и война, нет грязи на старой
земле — осталась одна только радость.
Радостью море рокочет, радостью воздух струится,
Радость, радость, радость — свободы, веры, любви—
радость ликующей жизни!
Для полного счастья — достаточно жить и дышать. !
Радость! Радость! Везде и повсюду — радость!
Это подлинный гимн радости, мажорный и пронизанный благородной мыслью.
Революционное отрицание рабства, угнетения людей сочетается в «Листьях травы» с изумительным по силе, по своей полнокровности утверждением жизни. Уитмен показывает много мрачного, но в целом его стихи заставляют читателя ощутить молодость и красоту мира, внушают уверенность в грядущей победе светлых сил.
Уитмен — один из величайших певцов природы, могучей и радостной. Это замечательный мастер пейзажа родной страны. Ему, выросшему на побережье океана, был хорошо знаком «хриплый» голос морского прибоя. Обычно Уитмена изображают человеком, ценившим в природе только покой. Но автор «Песни о себе» славит и «гордую музыку бури». Кипящим и грозным нередко встает океан в его стихах, он сродни беспокойной душе поэта.
В «Песне о себе», «Песне большой дороги» (1856) и других произведениях возникают радостные картины жизни полей и лесов. Поэта опьяняют запах сена, чудесный аромат земли «на заре и в полуденный час», свежая прелесть лесных просторов. Любовь Уитмена к природе так сильна, что лирический герой многих его произведений кажется человеком, всегда живущим под открытым небом.
В превосходном стихотворении «Птичьим щебетом грянь» (1870) есть строки, пронизанные светлым весенним чувством:
Душа моя, ты на свободе, но что-то тревожит меня„а что-
я не знаю,"
В дорогу, скорее в дорогу — измерим все дали и выси!
О, если б летать, как летает птица!
О, если бы, словно корабль, под парусом мчаться!
Взлетать за тобою, душа, как взлетает корабль на хребты
водяные,
Впитать в себя всё — все краски, все звуки, синее небо,
и травы, и капли росы на рассвете...
В «Листьях травы» мы находим немало зарисовок тихих уголков природы. Но для Уитмена характерно стремление показывать природу в широчайших, даже гигантских масштабах. Поэт все время как бы в движении. Он переходит от одной картины природы к другой, третьей. Вперед, всегда вперед, к новому, еще неизведанному.
«Большими глотками я глотаю пространство»,— восклицает Уитмен. Он слышит «ликующий голос дороги». Ликующий тон, способность с предельной искренностью и полнотой встречать то радостное, что дает жизнь,— примечательная черта поэта.
Природа в «Листьях травы» полна жизненных соков. Поэт живописует ее изумительно образным языком: море дышит «влажным дыханием своим», мыс Монтаук уподоблен мощному клюву орла, птица — «воздушный корабль, никогда не спускающий парусов».
Преклоняясь перед немеркнущей красотой природы, Уитмен не пошел по пути тех романтиков, которые противопоставляли ее величие человеку и, воспевая нехоженые тропы, принижали людей, якобы вечно губящих естественную красоту. Для Уитмена самое прекрасное, самое высокое — человек. Поэзия — это прежде всего торжественный гимн в честь людей.
Герой произведений Уитмена — это, конечно, труженик. В «Песне разных профессий» (1855) поэт воспевает человека, как основу основ, самое важное. Все должно служить человеку — «ребенок, рожденный от женщины и мужчины,— выше всех ценностей». И в этой же поэме Уитмен восклицает:
Вы, рабочие и работницы наших Штатов, владеете
чудесной и мощной жизнью,
И ничто так не ценно, как люди, подобные вам.
Уитмен создал немало превосходных произведений, поэтизируюших повседневную трудовую жизнь пахаря, рыбака, охотника. Но примечательно, что он воспевает и горожан-пролетариев. В его стихах (по существу впервые в американской литературе) появляются картины жизни и труда промышленных рабочих: шахтеров, металлургов, строителей. При этом Уитмен смело вводит в поэзию лексический материал, почерпнутый из мира индустрии и мира политики.
Образы тружеников, борцов за свободу, картины городской жизни в «Листьях травы» столь же исполнены поэзии, как и описания природы. Поэт превосходно осознавал значение образности в поэтическом творчестве; недаром он говорил, что писатель должен «заставить слова петь, танцевать, целоваться, любить, рожать детей, плакать, обливаться кровью, приходить в ярость, наносить удары».
Свобода представляется Уитмену чудесным новорожденным младенцем («Франция»). Семена свободы вырастают из могил казненных революционеров («Европа»). Удары пульсирующей крови в руке любимой женщины заставляют поэта вспомнить звуки органа («Я слышал вас, торжественно-нежные трубы органа»). Народный певец изображен в «Песне радостей» «быстрым кораблем, нагруженным богатыми словами и радостями».
Примечательная особенность образной системы Уитмена — тяготение к гиперболам. Лирический герой «Песни о себе» нередко предстает перед нами как существо фантастических масштабов. Зародыш его, говорит Уитмен, питался гигантами-растениями и «чудища-ящеры лелеяли его в своей пасти», «вихри миров» носили его колыбель, а звезды «уступали» ему место. Земля «будто за подачкою» смотрит ему в руки. Удивительно ли, что водопад Ниагара кажется лишь «вуалью» на его лице, что он пролетает «меж хвостатых метеоров» и несет с собою «месяц. младенца»!
Как ни отчетливо проступают порою в уитменовском герое индивидуалистические черты, все-таки основное в нем — близость к массам, единение с ними. И присущая ему сверхчеловеческая мощь объясняется, прежде всего, тем, что в этом образе воплощен весь народ. Именно народ одерживает победы над силами природы.
Если идейная сущность главного персонажа «Листьев травы» является в основе своей народной, то некоторые специфические художественные черты этого образа идут от фольклора. Придавая своему герою гигантские масштабы, говоря, например: «Я обнимаю сьерры, я ладонями покрываю всю сушу», Уитмен опирается на традиции американского народного творчества. В американских фольклорных легендах о Поле Беньяне или Дэйве Крокетте есть много такого же необузданного вымысла, крайних преувеличений, фантастических гипербол. Ведь говорили же о Поле Беньяне, что, став лесорубом, он самолично прокладывал целые реки для сплава леса, а бык его был величиной с гору.
Влияние фольклора сказалось и на определенных особенностях формы уитменовского «свободного стиха». Обильно вводя в свою поэзию параллелизмы, повторы, поэт опирался не только на ораторское искусство, но и на народное творчество. Американские народные песни и произведения негритянского, а особенно индейского фольклора, отличаются обилием параллелизмов. Нечто общее с формой индейских народных песен нередко можно увидеть в ритмической структуре уитменовских стихов. При этом автор «Листьев травы» остается поэтом вполне самобытным. Все те сокровища, которые открывались перед ним в фольклорных источниках, он воспринимал творчески и перерабатывал на свой, уитменовский лад.
Когда в 1861 году война между Севером и Югом, наконец, разразилась, Уитмен сразу же создал стихотворения, зовущие на бой с плантаторами: «Бей, бей, барабан!» (1861), «Песня знамени на утренней заре» (1861 — 1862) и многие другие. Некоторые из его произведений вскоре нашли себе место на страницах газет, но свой сборник стихов о борьбе с рабовладельческим Югом «Барабанный бой» (позднее он включил его в «Листья травы») поэт сумел напечатать лишь после окончания войны. Как и раньше, он вынужден был сам выступать в роли издателя своих книг.
В уитменовских стихах военного времени звучит мужественный голос бойца. Поэт требует, чтобы его сограждане оставили обычные дела во имя победы над южной аристократией. В. стихотворении «Бей, бей, барабан!», он говорит:
Беи, беи, барабан! Труби, горн. труби!-
Несите весть жениху, что не время для счастья с невестой..
Не время для сделок — для торгашей,
спекулянтов...
Бичуя врагов, поэт убеждает колеблющихся и славит рабочих из Нью-йорка и фермеров из прерий Иллинойса, в которых он видит основную силу, способную нанести поражение рабовладельцам. В его поэзии слышатся и новые ритмы — ритмы марша.
В годы войны Уитмен отдает много физических и душевных сил делу врачевания больных и раненых солдат. Чтобы помочь семье, прокормить кое-как самого себя, а также выкроить хоть немного денег для солдат в лазаретах, он пишет статьи для газет и выполняет работу переписчика. Днем и ночью поэт возле раненых, делает им перевязки, кормит их, пишет за них письма, беседует с ними. Солдаты называют его отцом. Их влечет к себе его лицо — «спокойное, гордое, дружественное, серьезное» (слова эти принадлежат его другу аболиционисту О"Коннору).
В стихотворениях «Сомкнутым строем мы шли», «Сцена в лагере, когда едва забрезжил серый рассвет», «Врачеватель ран», «Странную стражу я нес в поле однажды ночью», «Иди с поля, отец» и других (все они датированы 1865 годом, но, по-видимому, были написаны раньше), он с нежностью и сдержанной болью говорит о страданиях и смерти простых людей, надевших солдатскую форму, чтобы дать отпор плантаторам.
Эти произведения Уитмена многим отличаются от довоенных. Он сосредоточивает все свое внимание на небольших эпизодах, отдельных людях, ярче индивидуализируя их образы. Поэт и сам выступает в этих стихах, как вполне конкретный человек — друг раненых. В стихах этого периода поэт воспел то прогрессивное, что было свойственно войне против рабовладельческого Юга. В письме к одному из своих друзей Уитмен выразил надежду, что в цикле «Барабанный бой» ему удалось добиться «желанной цели»: показать «время и страну», избегая «словесных излишеств».
Хотя известнейшие поэмы и стихотворения Уитмена были созданы еще до гражданской войны или во время нее, но среди произведений, написанных позднее, в последние десятилетия жизни поэта, тоже есть подлинные шедевры.
После окончания гражданской войны Уитмен почувствовал, что в Америке растет коррупция, что там ощущается, как он писал, «коварная хватка капитала». Яснее, чем раньше, он видит теперь темные стороны буржуазной действительности и в ряде стихотворений реалистически изображает унижение и нищету народа.
Поэт, воспевший революции 1848 года, в период Парижской Коммуны называет Францию (стихотворение «О Франции звезда», 1871) символом «порыва страстного к свободе... восторженной мечты о братстве, предвестья гибели для деспота и церкви». Он приветствует борьбу за свободу испанского народа, выражает сочувствие Осцеоле, вождю индейцев, возглавлявшему восстание против белых поработителей, утверждает принцип братства разных наций.
Всю поэзию Уитмена пронизывает мощный дух воинствующего жизнелюбия. В чем же ключ к уитменовскому оптимизму? Некоторые биографы утверждают, что поэт был опьянен успехами буржуазно-рабовладельческой Америки в сфере экономики и потому-то так радовался жизни. Нет, не о том говорят гимны Уитмена в честь труда, его прославление мужественной товарищеской любви, его утверждение величия рабочих и фермеров, идущих в бой против рабовладельцев. Жизнерадостная тональность «Листьев травы» отражает прежде всего мироощущение простого человека, труженика, здорового духом, чувствующего себя частью бессмертного целого — народа. Уитмен — оптимист, ибо верит в его силу. Накануне гражданской войны в в годы ее поэт связывал свою веру с сознанием неизбежности победы над рабовладельцами. После войны возникло убеждение, что борьбу за свободу необходимо продолжать дальше и продолжать «с боевым задором» («Прощание с солдатом», 1871).
«Добрый седой поэт» воплощал передовое, демократическое начало в жизни родной страны. И это помогло ему создавать реалистические картины. Стоило Уитмену поддаться иллюзорным представлениям о буржуазных порядках, позабыть об остроте противоречий между верхами и низами, и в его поэзии появлялись сухие перечисления, «каталоги», лишенные поэтичности, усиливалась тенденция к абстрактности. В «Листьях травы» есть, конечно, немало такого, что отражает слабые стороны мировоззрения поэта, говорит о его противоречивости. Но в подавляющем большинстве произведений Уитмена действительность воспроизведена правдиво и воспроизведена сочными красками. В уитменовских стихах несомненно ощущаются элементы романтизма. Уитмен многим обязан прогрессивным романтикам США, в первую очередь его любимому писателю — Куперу. Однако ведущую роль в его поэзии играет реализм. Как правило, поэт показывает живую, подлинную природу, подчеркивает в создаваемых им образах земную основу, изображает тружеников в обычных условиях их существования, запечатлевает действительные переживания масс. Философски-ораторские высказывания самым естественным образом сочетаются у него с сугубо реалистическими описаниями.
Реализм Уитмена — явление тем более примечательное, что поэт в данном отношении был новатором. Сто лет тому назад, когда появилось первое издание «Листьев травы», господствующее романтическое направление в американской литературе еще отличалось большой устойчивостью. Как раз в начале пятидесятых годов были опубликованы лучшие произведенния романтиков Готорна и Мелвила. Но Уитмен и в этом проявил свою «неуступчивость». Реализм поднялся в Америке середины прошлого столетия на волне массового антирабовладельческого движения, именно того движения, которое наполнило мощным ветром народной борьбы паруса уитменовской поэзии. И вместе с другими писателями, выступившими почти одновременно с ним, в частности с Бичер-Стоу, Уитмен немало сделал для того, чтобы открыть дорогу реалистическому мастерству Твена и других писателей конца Х1Х и начала ХХ века.
Живая связь с народной борьбой, пристальное внимание и любовь к природе, людям, науке, симпатии к традициям просветительской мысли, интерес к прогрессивным идеям современности — все это влекло Уитмена на путь материализма в понимании природы. Его материализм носил стихийный характер и не всегда был последовательным. Многие буржуазные литературоведы видят в мировоззрении Уитмена лишь идеалистическое начало, якобы воспринятое им от европейских и американских философов-идеалистов и восточных мистиков. Нельзя отрицать, что в ряде произведений Уитмена звучат идеалистические интонации и мотивы. Тем не менее отличительной особенностью «Листьев травы», как справедливо говорил сам Уитмен, является «абсолютное и безоговорочное приятие природы». Он певец реальной жизни и «материализмом наполнен... весь» («Песня о себе»).
Десятки раз Уитмен настойчиво подчеркивает реальность того, что воспринимают его чувства, говорит о неотделимости духовного от материального. Поэт стремится показать цельного человека, человека во всей его сложности. В частности, он утверждает, в противовес пуританскому ханжеству, величие и чистоту физической любви. Порою чувство меры изменяло Уитмену, но ему было чуждо желание прельстить читателя «запретными темами». Во многих его произведениях (например, в стихотворении «Из бурного океана, из толпы...») любовь мужчины и женщины изображена с глубоким проникновением в тайники человеческих чувств, с трогательной нежностью и теплотой.
Труженики, простые люди на родине поэта превосходно ощущают живую связь творчества Уитмена с реальностью. Рисуя прекрасное, поэт не уходит в мир бесплотных и бесплодных мечтаний, а опирается на тот жизненный материал, который дает ему чудесный мир природы с ее бесконечным разнообразием и красотой и мир людей со всем заложенным в них духовным богатством. Хорошо сказала об этом Блур, отметившая, что Уитмен обладал исключительной способностью «открывать красоту во всем, что находится вокруг нас, красоту природы, красоту людей. Я так часто чувствую ro, что он выражает,— говорит Блур,— чувствую его близость к природе, его великую любовь к людям, его восторженную радость перед лицом реального мира во всей его красоте...»
Уитмен продолжал создавать произведения публицистического характера до конца своих дней. В последние два десятилетия его жизни (Уитмен умер в 1892 году) проза занимала даже более заметное место в его творчестве, нежели стихи.
Уолт Уитмен — один из тех писателей, чье творчество является составной частью демократической литературной традиции, воспринятой лучшими мастерами слова Америки ХХ века. К унтменовским традициям обращались и обращаются сотни поэтов и прозаиков страны — от Муди и Сэндберга до Голда и Хьюза, от Норриса и Драйзера до Фаста и Мальца.
Горячие симпатии к уитменовской поэзии выражали виднейшие писатели за пределами Америки. Это Тургенев, Толстой, Горький в России, Шоу, Томас Манн, Бехер, Арнольд Цвейг, Нексе и Элюар в странах Западной Европы, чилиец Неруда, турок Хикмет, австралийская писательница Причард и многие, многие другие.
Среди писателей, которые высоко ценили Уитмена, был и великий поэт Владимир Маяковский. В своих воспоминаниях К. И. Чуковский отмечает, что Маяковский ценил те места в «Песне о себе», где Уитмен говорит о своей идентичности с другими людьми, о «со страдании» с ними.
Характеризуя свое собственное творчество, Уитмен написал однажды, что в «Листьях травы» звучит мотив «мужественной дружбы, тесных связей между городами и нациями, их взаимной симпатии и общего братства». И действительно, утверждая в своей поэзии величие духа товарищества, Уитмен призывает к равенству и дружбе не только в пределах узкого круга единомышленников. Он воспевает любовь к человеку, «города к городу», а также «страны к стране». В поэме «Salut au Monde» например, он приветствует все народы земного шара.
В широко известном предисловии автора к русскому изданию «Листьев травы» (не осуществленному при его жизни) звучит горячий призыв к сближению России и Америки. Великим народам России поэт шлет «сердечный салют с наших берегов от имени Америки». Мы вправе назвать Уитмена одним из знаменосцев дружбы американского и русского народов.
Сегодня, спустя сто пятьдесят лет после появления первого издания «Листьев травы», творчество Уитмена волнует нас и радует пламенным протестом против порабощения людей, великолепными гимнами во славу прекрасной природы, во славу простого человека и мирного труда. Уитмен был и остается поэтом борьбы и ликующей жизни. Вот почему его книга бессмертна.
Литература
1. Уолт Уитмен. Листья травы. - М.: Художественная литература, 1955 - 356 с.
2. Артамонов С. Д., Гражданская З. Т. Зарубежная литература.-М.: Учпедизд, 1973 - 464 с.
3. Зарубежная литература. - М.: Наука, 1987 - 366 с.
4. История зарубежной литературы. - М.: Высшая школа, 1994 - 430 с.
5. История зарубежной литературы. - М.: Просвещение, 1987 - 414 с.
6. История зарубежной литературы. - М.: Просвещение, 1972 - 456 с.
Поэт-философ, публицист, новатор и реформатор поэзии, основоположник верлибра в мировой литературе и медиум, донесший до нас мысли всего человечества и суть Вселенной – все это Уолт Уитмен, американский поэт 19 века, вошедший в историю литературы, как автор книги «Листья травы», книги, ставшей поэтическим достижением мировой культуры.
Интересно, чтоУолт Уитмен за всю жизнь написал всего лишь одну книгу. «Листья травы» он писал всю жизнь, и при жизни автора она издавалась шесть раз. Каждое новое издание дополнялось поэтом, в него включались новые стихотворения и циклы стихов. В шестое, последнее прижизненное издание книги, вошли 400 стихотворений, разбитые на 15 циклов.
Философия космоса
«Листья травы» - это не просто сборник верлибров, это цельное поэтическое произведение, в котором Уитмен сумел изобразить многогранный и сложный образ Америки 19 века. Поэт с репортерской точностью описал природу и жителей страны, ее города и фермы, деревья и дома, юношей и стариков. Уитмен не только любуется
Деревьями,
скалами, техническими достижениями страны, но и говорит об отрицательныхсторонахмира – самоубийствах, пьянстве, проституции, преступности. Поэту близка,
как «дикая Америка» с ее «первобытными обитателями» индейцами, которые близки к
природе, и которых Уитмен сравнивает с вековыми деревьями и скалами, так и
современная, индустриальная, урбанистическая Америка. Город в представлении
Уитмена – это воплощение «всеобщих связей в мироздании».
В «Листьях травы» поэт подхватывает и развивает идеи Р.Эмирсона о связях между физическим и духовным миром. Уитмен от верлибра к верлибру проводит мысль о том, что все мы – просто маленькое, незаметное, но очень важное звено в бесконечной цепи поколений, связующее звено между нашими предками и потомками. Человек по Уитмену – часть природы, причем в целом равная самой природе, он часть единой вселенной, в которой все связано жизнь и смерть, прошлое и будущее. Таким образом философские идеи Эмерсона приобретают у Уитмена космический характер.
Пророк демократии
Одна из главных идей, провозглашаемых Уолтом Уитменом в книге «Листья травы» – это божественное начало, которым обладает любой человек, вне зависимости от его национальности, пола, социального статуса, религиозных воззрений или возраста. Надо отметить, что подобные демократические идеи были новаторскими для его времени. Также поэт считал, что человечество рано или поздно придет к вселенскому братству, ведь это заложено в его природе. Жизнь на земле тогда должна превратиться в сложный и изменчивый, но единый процесс, а человечество стать «единым организмом», из которого исчезнут любые несходства и противоречия. Символом такого круговорота вечной жизни для поэта является трава. Вечная, зеленая, незаметная, такая слабая, но неистребимая и способная пробить любые камни и скалы. Уитмен сравнивает траву с «платочком Бога», «вечным иероглифом», «материнским лоном», «зелеными волосами могил». Для поэта слияние с природой, которую для него олицетворяет трава – это путь к радости, братству, способ слияния с миром и всем человечеством. Уитмен влюблен в каждого человека на земле, для него нет чужих или плохих людей, он любуется каждым человеком, как листочком травы, воспринимая человечество в целом как единое «электрическое тело».
Сын Манхеттена
Уолт Уитмен предстает в «Листьях травы»,как «средний американец», демократичный, оптимистичный, умеющий радоваться жизни и готовый подружиться с любым человеком, который встретится на пути. Автор, представляясь читателю, называет себя «Уолт Уитмен, космос, сын Манхэттена», но называя свое имя, возраст и описывая свою внешность, поэт включает в свой автопортрет черты типичного жителя США 19 века, а также мифического, вымышленного героя. Лирический герой Уитмена многолик, он испытывает чувство родства ко всем людям земли, и по мере повествования, превращается в людей разных национальностей, профессий, возрастов – и говорит от лица фермера, докера, рабочего и других. Он совмещает в себе добро и зло, одиночество и коллективизм, тоску и радость. Таким образом центральным образом книги становится не один герой, и не «собирательный портрет», а человеческая личность, американская, и даже – мировая, душа. Сам поэт утверждал, что в «Листьях травы» он выступает, как медиум, выражающий мысли человечества и раскрывающий читателю суть вселенной.
Основоположник верлибра
Книга «Листья травы» стала новаторской для своего времени не только по содержанию. Уолт Уитмен, приступая к работе над главной книгой всей своей жизни, решил отказаться от классических форм стихосложения, на которых, по словам поэта «лежала печать мертвой литературности». Все 400 стихотворений книги написаны в такой поэтической форме, как верлибр. Сам поэт утверждал, что поэзия не может быть искусственной, она должна быть естественной. Только с помощью верлибра можно донести до читателя живую речь, передать рев локомотива, топот солдат, гудки фабрик. Считается, что именно благодаря Уолту Уитмену верлибр не только обрел популярность в европейской, а особенно в англоязычной поэзии, но и стал доминирующей поэтической формой. Таким образом этот великий американский поэт по праву может называться основоположником свободного стиха.
Уолт Уитмен
Листья травы (1855)
Уолт Уитмен
Листья травы (1855)
Жил малыш. Когда он выходил..
Перевел К.С.Фарай
Жил малыш.
Когда он выходил на свою ежедневную
прогулку,
и оглядывался вокруг,
то на что бы он ни смотрел
с жалостью, любопытством, страхом
или любовью,
он становился этим предметом,
и это предмет становился частью его
на один день или на одно мгновение
На целый год или на циклы
тянущихся лет.
Ранние незабудки становились частью
И трава, и красивая герань, и клевер,
и маленькие колибри,
и мартовские ягнята, и поросята с
розовыми грудками. .
кобыла с жеребятами, смеющиеся
толпы во дворах,
люди у скользкого входа в пруд,
любопытные рыбки среди темно-
зеленых камней,
и водяные мельницы с тяжелыми
стальными верхушками. .
все становилось частью этого малыша.
И апрельские и майские полевые
становились малышом. .
и зимняя пшеница,
и светло-каштановые кукурузные
и съедобные коренья в огородах,
и яблони, и цветы яблонь,
и сочные яблоки, падающие с веток. .
и лесная малина. . и подорожник;
и старый пьяница по дороге домой
из таверны, где он недавно лежал без
И торопливая учительница. . и
дружелюбные дети,
и грустные дети. . и аккуратные
девочки-горожанки. .
и все изменения в городах и селениях,
куда бы он ни шел.
И даже родители малыша - мужчина,
зачавший его, выстрелив отцовской
среди ночи. . и женщина, выносившая
малыша в своей сумке
перед тем, как он появился на свет. .
они дали ему гораздо больше этого,
и давали ежедневно. . и они, и то, что
исходило от них
становилось частью малыша.
Его мать. . и тарелки, и блюдца,
поставленные
на обеденный стол,
Мать. . и потоки прекрасных слов. .
и чистая косынка, и фартук,
и здоровый материнский аромат,
отлетавший от ее волос и платья
когда она проходила мимо;
Его отец: сильный, мужественный,
независимый,
строгий, рассерженный,
несправедливый,
и удар, и окрик, и просьба, и
заманчивая
И предметы домашнего обихода, и
разговор, и лавка старьевщика,
мебель. . и желания переполненного
Любовь неподкупная. . и чувство
неизменной реальности,
мысли о том, что и это только мечта,
Сомнения днем и ночью, желание
узнать "как это?" и "что это?". .
Существует ли то, что кажется
реальным
или это только вспышки и искры?
Мужчины и женщины на дорогах,
если не вспышки и искры,
то тогда кто?
И сами дороги, фасады серых домов. .
товары на широких витринах, лица,
телеги, причалы, толпы на переправах;
Вид деревни, когда солнце падает
за зеленый холм. . вереницы
изломанных рек..
И тени. . и лучи света в гущах летних
свет, падающий на крыши. . и белая и
коричневая
черепица. .
очертания, отсветы, силуэты;
шхуна неподалеку, уходящая с
отливом. .
лодка на мели среди береговых
Бег и танец темно-синих волн -
растерянный всплеск,
и красочные облака. . и багровая мачта,
оставленная кем-то словно в одинокой
бесконечной грезе;
склон горизонта, сизый пеликан на
фоне солнца,
сгустки ила в аромате соленых
водорослей;
все эти явления и кажущиеся явления,
Все это становилось частью малыша,
ежедневно выходил,
и впредь будет выходить ежедневно,
становилось собственностью малыша,
он или она,
кто гнался за всем этим
день за днем, час за часом -
рассвета
Перевел К.С. Фарай
Серый и хмурый стан, за час до
рассвета
Я вышел из палатки, гонимый
бессонницей,
И спустился по узкой тропинке,
ведущей к полковому госпиталю.
Там три фигуры, распростертые на
носилках,
Три бездыханных тела, оставленных в
Увидал я, и каждое было одеялом
Светло-коричневым шерстяным
Тяжелым и пыльным,
обворачивающим все.
Бесшумно подкрался я, и застыл,
потрясенный.
Потом с лица одного из них стянул
Кто ты, мудрый седоволосый старик,
С глазами, что потонули в морщинах?
Кто ты, мой старый товарищ?
Медленно и не дыша, приблизился я ко
второму -
Кто ты, мой возлюбленный сын, с
румянцем еще на щеках?
Третий - не стар и не юн, со
спокойным лицом,
Подобным мутно-желтой слоновой
Человек, мне кажется, я знаю тебя, - в
твоем лице признаю
Черты самого Христа. Бездыханный
Божественный брат, здесь опять он
Из колыбели, раскачивающейся
бесконечно
Переложил К.С. Фарай
Из колыбели, раскачивающейся
бесконечно,
Из горла птицы смеющейся,
музыкальной нитью обкручивающей -
полночным
По белым пескам, сквозь равнины,
Взволнованный ребенок бежит один,
Сосредоточенно углубляясь в
переплетения снов и отблесков, уходя от
теней, словно
Сломанных теней, играющих в лунном
безмолвии,
Удаляясь полусонно от малиновых
кустарников,
Удаляясь от воспоминаний о птице
той, что пела для меня,
От твоих грустных воспоминаний, брат,
От подъемов и падений, которые я
От желтой ледяной луны, так поздно
взошедшей лицом в слезы,
От звуков первых желаний среди
От тысячи ответов моему сердцу,
От сонма слов, разбуженных в нем -
слов несравненных, -
Да, вот они снова со мной, становятся
И я, рожденный здесь, где все так
быстротечно,
Хоть уже мужчина, но в этих слезах -
Падаю на песок, встречаю волны,
Восклицаю в любви и боли о будущем
и прошлом, всегда один,
Обгоняю воспоминания.
Однажды Поманок;
Сладкий запах сирени преобладал
среди трав.
В кустарнике на берегу играли
Два крылатых гостя из Алабамы -
всегда вместе.
В их гнезде было четыре салатовых
Хрупких, с коричневыми пятнами, и
птица-отец - всегда рядом, всегда близко,
И она с большими светлыми глазами, в
мягкое гнездо забиралась,
И каждый день я, не подходя слишком
И не мешая им, слушал, наблюдал,
переводил.
"Свети! Свети! Свети!
Разливай тепло, мое солнце!
Пока мы греемся,
Мы - вдвоем, вместе, -
С тобой вместе.
Ветер летит на юг, на север,
День приходит белым,
И ночь черной пленницей,
Горы, озера, реки:
Везде наш дом,
С нами, всегда вместе."
Только вдруг убитый, один из пары,
Да, конечно, это она,
Однажды утром не прилетела,
Ни на следующий день, и никогда.
Остаток лета ласкаясь к морю,
В лунные слезы взлетая, в лунные
Или днем переносясь от дерева к
дереву, погибая в травах,
Мой грустный гость из Алабамы так
пел один:
"Ласкай! Ласкай! Ласкай!
Как волна нежно сзади волну ласкает,
И следующая набегает на нее,
И обволакивает объятием своим -
близко, близко;
Но любимая моя не прижимает к
